Иерусалим и его обитатели. Иерусалимские прогулки - Виленский Лев (Лейб) Вульфович

Завтра ты возьмешь эту бутылку, – сказал он, хлопнув меня по плечу, – и зайдешь в гостиницу «Гора Сион». Там спросишь директора, и, зайдя к нему в кабинет, поставишь бутыль на стол. Им требуется работник, который будет надзирать за порядком. Иди! И пусть Вс-вышний благословит тебя.

Я пытался отнекиваться, отдать пакет в худые руки, но хозяин так же неожиданно крепко взял меня за руку, вывел на центральную базарную улицу и… исчез! Я бросился ему вслед – но не нашел ни его самого, ни его лавки. А на белом пакете, который я держал в руке, не было обычных для таких пакетов адреса магазина.

Наверно, молоко матери в этот вечер было очень сладким, потому что мой сын напился его и безмятежно заснул, а рядом с ним прикорнула мать, держа в сонной руке надкушенную шоколадку.

Назавтра меня приняли на работу в гостиницу «Гора Сион».

Я до сих пор ищу эту лавку, я знаком уже со всеми продавцами на базаре, разнюхал и выведал все тайные ходы и щели нашего славного рынка – но тщетно.

Все это я рассказал новому хозяину «Короля фалафеля». Он положил мне тонкой жилистой рукой десяток ароматных горячих шариков в бумажный пакет и подмигнул на прощание. А когда я обернулся – двери закусочной были плотно закрыты, и на них висела табличка «Сдается внаем». Но фалафельные шарики в белом пакете все так же тепло пахли, и где-то совсем рядом с моим ухом раздался легкий смешливый шепот:

«Жена моя сварливая, сидит дома, палец о палец не стукнет, а меня работать посылает».

У Мертвого моря

У мертвоморья свои причуды.

Летом, когда ад раскаленный кругом, когда в тени более сорока градусов, редко кто отважится выйти на палящее солнце. Это может закончиться смертью. Дневные часы в отелях у берега превращаются в сиесту. Только когда багровое зарево заката озаряет окрестные зубчатые голые горы, легкая прохлада напоенного ароматами соли воздуха зовет прогуляться по набережной. Слабые огни неведомых городов на другом берегу озера едва видны, постепенно стихает гул машин на трассе, и лишь из отелей несется музыка, слышится детский плач и женский смех, стайка молодежи танцует хип-хоп, да чинно гуляют папаши с детишками и тискаются в кустах молодые парочки.

У моря Мертвого, в стране Израиль, на Святой Земле, политой кровью поколений гонимого народа, в некотором отдалении друг от друга, как постоялые дворы древности, как оазисы пустыни, расположены пляжи с торговыми точками, магазинчиками, торгующими сувенирами, косметикой из целебных солей Моря, харчевнями, где за малую денежку усталые туристы могут вкусить нехитрые и вкусные порции риса, свежих салатов и мяса, запивая это ледяными напитками и алкоголем. Один за другим останавливаются у этих островков цивилизации огромные туристические автобусы, выходят из них, жмурясь от яркого солнца, туристы, и разбредаются купить сувенирчик, поесть или просто выпить водички. Тут-то оживляется оазис, и звенят в воздухе иностранные голоса, и усталый – как всегда – бедуин подводит поближе к приезжим блохастого своего верблюда, диковинный корабль степей. Авось большой белый господин посадит на костистую спину животного любимое чадо свое, и даст бедуину щедрою рукой зеленый американский банковский билет. А затем туристы вновь собираются в автобус, обсуждая еврейские цены и еврейского бога, и пустота, молчание тысячелетий окутывают придорожный оазис.

Как-то, сидя в тени кафе вот в таком именно оазисе на южной оконечности моря и потягивая ледяной апельсиновый сок, я заметил странного человека. Коричнево-бурый от загара, в затертой белой панаме с полями, в дорогих, но немодных солнечных очках, он пристально наблюдал за туристами, выходящими из автобуса, вызывая недоуменные взгляды, едкие замечания и глупые ухмылки. Незнакомец не походил на нищего, и когда какой-то тучный престарелый американец в широкополой шляпе пытался дать ему милостыню, он вежливо и твердо отодвинул его руку.

Поведение этого необычного человека меня отчего-то разволновало. Когда он грустно смотрел вслед уезжавшему в сторону Иерусалима автобусу, я подошел к нему и протянул бутылку с водой. Незнакомец поглядел на меня, и улыбка на мгновение прорезала его усталое, хотя еще молодое, загорелое лицо. Он снял очки и пристально посмотрел на меня умными карими глазами, немного подслеповатыми и очень грустными. Мне стало ясно, что загорелый, сорокалетний на вид, мужчина, не прочь поговорить со мной, потому что – как оказалось потом, я был прав в своих догадках, последние свои разговоры он вел сам с собой, чем весьма тяготился. Мне пришлось почти силой затащить его на веранду кафе за столик – он боялся пропустить очередной автобус с туристами. От стакана пива незнакомец отказался, но с удовольствием, шумно прихлебывая, начал пить каркаде, приговаривая: «Ах, как она его любит…». Разделавшись с напитком, он рассказал мне свою нехитрую историю.

«Знаете, я любил ее еще со школьной скамьи, только боялся признаться в этом самому себе. Она была такая… особенная, что ли, очень благородная, со строгими и красивыми чертами белого лица, с нежной кожей, и красивыми тонкими руками. Но я ничего ей не говорил. А потом… потом я уехал в Израиль. Знаете… она оказывается очень опечалилась по этому поводу… Только я об этом узнал много позже»…

Незнакомец сделал большой глоток каркаде, алая капля пробежала по его подбородку, покрытому короткой рыжей бородкой.

«Кстати, она рассказала мне в свой приезд, что каркаде – это напиток из гибискуса, и я присылал ей гибискус посылочками в Россию. Впрочем, давайте по порядку – нас снова, после долгой разлуки, свел интернет, это изобретение дьявола, к которому я дал обет не притрагиваться. Знаете социальные сети? „Одноклассников“ знаете? Вот тут мы с ней снова встретились…»

Он поднял голову на шум проезжавшего автобуса, но это не был туристический лайнер. То Армия обороны Израиля везла куда-то утомленных жарой солдат, и стриженные мальчишеские сонные головы подпрыгивали, прислонившись к окнам армейского автобуса изнутри.

«Моя любовь вспыхнула снова,» – продолжал свой рассказ мой загорелый, худой и изможденный, собеседник, – «я мог разговаривать с ней до глубокой ночи, иной раз, до раннего утра, когда за окнами просыпался Город, и чириканье воробьев сменяло ночные рулады соловья на ветке дерева у меня под окном. Знаете, соловей пел почти каждый раз, когда я сидел у своего старого ноутбука, и невидимая нить прорезала 3000 километров сквозь пространство, и связывала наши сердца, заставляя биться их в унисон. Ни от одной, слышите, ни от одной женщины я не слышал в ответ на мои горячие признания таких слов любви, такого понимания, такой горячей и благородной нежности… Понимаете, что бы она не говорила, нравилось мне. Даже наши частые ссоры – она такая,» – тут его голос задрожал и он поправил черные очки на носу, – «такая чувственная, такая темпераментная… такая,» – тут его голос задрожал опять, – «такая МОЯ, понимаете?».

Я кивнул.

«Зовите меня Измаил», – усмехнувшись, продолжил собеседник, допивая каркаде и нетерпеливо подозвал ленивого араба, налившего ему еще кружку, – «я был тогда беден, оправлялся после болезни, знаете… депрессивен… я наобещал ей много и искренне верил, что смогу выполнить свои обещания… я верил в свои силы, а потом понял, что могу только лишь сильно любить ее, но никогда не смогу уехать в Россию и жить с ней там. Не смогу. Я связан кровью с моей Землей. Я вижу иногда, как из развалин иудейских городов вырастают новые здания, как наполняется водой полуразрушенный акведук в долине у Вади Кельт, слышу звуки храмовых шофаров, призывающих евреев к молитве, слышу голос горлицы в стране нашей ушами царя Соломона. Меня разрывало – любовь к ней была такой сильной, что я иногда плакал от восторга, и гладил пальцами компьютерный экран, говоря с ней по «Скайпу», но днем я понимал отчетливо и ярко, что не смогу более ничего…

Она оказалась смелее меня. Она, будучи в Шарм-аль-Шейхе, приехала на однодневную экскурсию в Город.